Акушер-ха! - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

В общем, надув щёки (исключительно с целью не расхохотаться), я произнесла приветственный спич:

Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
Я королём был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны…
Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю…

В гробовой тишине Сверчковский прожигал меня аргонной сваркой своего взгляда. Его маска… то есть очки — запотели. Все остальные члены комиссии уткнулись носами в стол. Декан мимикрировал и слился со стеной. Первым отмер добродушный старичок Носкетти.

— Быть может, психиатрия? У меня как раз есть вакантное местечко на кафедре. На четвёртом курсе девочка написала замечательную работу «К вопросу о влиянии дигоксина и тетрагидроканнабиола на творчество ранних импрессионистов», а её замечательная поэма «Нет туйона — нет ушей, хоть завязочки пришей!» до сих пор цитируется всеми сотрудниками и пациентами клиники.

— Уж лучше тогда наркология.

Все оглянулись в поисках источника реплики.

— Полякова, ты же ходячее наглядное пособие о дурном влиянии этилового спирта на неокрепшие умы! — голосом декана сдавленно продолжало шептать белое пятно на белой стене.

— Ой, вот только не надо, Александр Иванович, — парировала я. — А кто на олимпийской базе в Стайках у меня последнюю бутылку водки экспроприировал с воплями: «Грабь награбленное!»? А потом полночи фальшиво распевал под окнами: «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга», хотя никакой Ольги у меня в номере не было?!

— Ага! Зато Примус там был! Я всё видел! Он утром к проруби купаться без трусов вышел, чем окончательно деморализовал спортивный дух! — взвизгнул декан, вдруг неожиданно проявившись всеми цветами радуги. Поперхнулся и добавил солидным баритоном, обращаясь к комиссии: — Татьяна Юрьевна — спортсменка и не раз защищала честь нашего вуза на соревнованиях.

— Отличница, комсомолка, спортсменка, — изрёк главнокомандующий тоном статуи Железного Феликса.

— Я ещё могу басню Крылова и матросский танец «Яблочко», — с подобострастной готовностью предложила я.

— Апухтина вполне достаточно, — неожиданно миролюбиво сказал Сверчковский. — Татьяна Юрьевна, что вы хотите?

— Я хочу мира во всём мире, «от каждого по способностям, каждому по потребностям» и писателем хочу. Чтобы быть.

— Я же говорю — психиатрия! — подал очередную реплику неугомонный Павел Иосифович.

— Татьяна Юрьевна, я наслышан о неиссякаемом потоке вашего острословия от Николая Валериевича, — мхатовская пауза главы комиссии позволила всем членам, которые с предыдущей серии всё ещё оставались в танке, осознать значимость сказанного, — но я настоятельно прошу вас сосредоточиться и отвечать по существу!

— Потому что любое сказанное мною слово может быть обращено против меня на Страшном суде? — уточнила я.

— Потому что вы тратите наше время, а за дверью ещё около пятидесяти таких же бронеподростков, как вы. Итак, кем вы себя видите… в медицине? — сузил рамки задания Сверчковский.

— Знаете что, Борис Александрович, давайте считать, что я страстно хочу быть терапевтом, хотя зелёная пижама идёт мне куда больше белого халата, а Вадиму Короткову мы отдадим мою гипотетически возможную хирургию, — сказала я без тени иронии. Тишина, повисшая в аудитории, стала куда более зловещей, чем во время моего хмельного ёрничанья.

— Боюсь, Татьяна Юрьевна, что ничего не получится. На вас адресный заказ. Вы, как особо ценный интеллектуальный кадр, остаётесь при кафедре акушерства и гинекологии номер один на базе многопрофильной областной клинической больницы. Решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Последнюю фразу он произнёс в тон моим первоначальным экзерсисам.

— Зачем тогда было устраивать весь этот балаган с выяснением моих желаний? — серьёзно спросила я.

— Мне было интересно, что это за персона, по поводу которой Николай Валериевич позвонил мне лично, предупредив о возможных осложнениях и самоотводах. Поздравляю вас, Татьяна Юрьевна. До новых встреч. Что-то подсказывает мне, что они ещё будут.

Мне дали понять, что представление окончено, пора бы и честь знать.

Дверью я хлопнула от души. Хотя это, надо признать, было чистой воды мальчишеством. То есть… Ну, как это — в женском роде?..

Свет божий не принял меня дружескими объятиями Шурика, и я поплелась в «Меридиан», где репетиция уже переходила в фазу «кто кого больше уважает».

Только Примус молча курил в стиле «chain-smoke», изредка грозя кому-то невидимому кулаком.

Позже, у меня в коммуне, мы ругались матом и играли в карты на раздевание. Вадик страшно жульничал. Мы допивали водку и гадали на кардиограммах. Даже тишайший и вечно молчаливый Вася пытался острить на предмет того, что я разбила ему сегмент S-T. Я же, сидя у Примуса на коленях, думала о том, как несправедливо устроен мир. Почему? Почему великолепный Примус не получил того, чего хотел? Почему бесстрашному Ваде не досталась хирургия? Почему я… Стоп. Я тоже не получила того, чего хотела.

— Кроткий! — заорала я Ваде, хотя он сидел прямо напротив меня — Вадя, за полтора года много воды утечёт! Я перестану писать сценарии команде КВН, и шеф пойдёт на уступки! Я наконец-то брошу институт! Делов-то! Шурик вон целых три бросил — и ничего… И у всех у нас всё-всё будет хорошо!

— Особенно, если ты выйдешь за меня замуж, — добродушно сказал Шурик.